Это был третий показ после двух премьерных. Билеты на него были распроданы ещё в декабре. Однако после антракта в зрительный зал вернулись далеко не все завзятые псковские театралы.
Напрасно голос из динамиков снова и снова зазывал публику обратно на спектакль, надеясь, что кто-то просто засиделся в буфете: когда погас свет, даже в первых рядах партера образовались заметные лакуны.
Я тоже сбежала из партера. Правда, недалеко – на галёрку. Чтобы зевать там во весь рот уже без смущения и вполголоса обсуждать с соседкой происходящее на сцене (благо вокруг нас на балконе тоже остались незанятые места, и мы никому вроде бы не мешали своим хихиканьем).
Зевать во втором действии пришлось ещё больше прежнего: лично я чуть не вывихнула челюсть. Особенно на монологе Скупого рыцаря, предвкушая ещё и монолог Сальери…
На самом деле в спектакле Гульназ Балпеисовой не всё так безнадёжно скучно и есть по-настоящему интересные моменты.
Например, когда Дон Гуан (Георгий Болонев) и Лепорелло (Денис Кугай) готовятся «взойти в Мадрит» и как бы любуются издали красотами испанской столицы, в их разговор вдруг встревает Арина Родионовна (Надежда Чепайкина) со своим лохматым барчонком (Иван Шарый).
Да так искусно вплетает в это изящное испанское кружево льняную ниточку стиха о русской деревне, что я впервые задумалась о том, каково это было находящемуся под царскими санкциями невыездному Пушкину сочинять свои «мадриты». И о чём он на самом деле мечтал, наблюдая из окна унылые картины поздней осени в подмосковном Болдине.
И какого такого Мефистофеля поминал в одном из последних своих писем жене, когда рассуждал о незавидной доле российского журналиста… Да и не обязательно журналиста, а любого человека «с душою и с талантом».
«Скупой рыцарь» у Балпеисовой тоже начинается многообещающе. Во-первых, старый Барон (Андрей Кузин) вдруг оказывается не просто скуфом с преждевременной деменцией, а воинственным ретроградом.
В то время, как сын его Альбер (Максим Плеханов), он же юный Пушкин (Иван Шарый), предстаёт не просто знатным юношей, которому отец жалеет денег, а опасным вольнодумцем. Его, получается, не просто так материально щемят, а по политическим мотивам.
Этот внезапный Альбер читает оду «Вольность», за которую Пушкина упекли в его первую ссылку, где есть такие строки:
Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела — Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть…
«Ого, как интересно!» – подумала я, готовясь к схватке Ланселота с Драконом. Но… не зря же нам ещё в первой сцене спектакля дали понять, что этот гусь – товарищ свинье.
Поэтому, «официант, дичь!» – Гульназ Балпеисова тут же прикрутила фитилёк и зачем-то устроила на сцене «петросян-шоу» с кривляющимися Герцогом и сундуками, которые виляют Барону невидимыми хвостиками, наподобие болонок,
а также тянут к его дряблой шее свои сверкающие стразами шаловливые ручонки.
И снова за окном сцены нарисовалась беспросветная промозглая осень, украшенная дешёвой мишурой и подсвеченная извлечёнными откуда-то из старых запасников голубыми огоньками.
Так что эти «Маленькие трагедии» чем-то напоминают американские горки. Местами кажется, что нахлобученный на бюст Пушкина в боковой нише дрампуша тряпичный цилиндр так же лихо заломлен за ухо, как берет у Воланда.
А присмотришься получше – не по Саньке шапка: и по размеру не подходит, и сидит криво.
Вот так и с попурри из разных произведений Александра Сергеевича, которыми режиссёр-постановщик щедро умастила его «Маленькие трагедии».
Например, когда Дона Анна вдруг начинает цитировать письмо Татьяны Евгению Онегину, хочется залезть под стул.
Ну да, у Дона Гуана с Евгением много общего, мы уже поняли, не на-а-адо намазывать этот бутерброд маслом так густо, ааа, пощадите…
Если б не хрустальный голос актрисы Натальи Петровой, её изящная ножка и роскошные волосы, я бы, пожалуй, была не против, чтобы её героиню в этой сцене кто-нибудь тоже незамедлительно пристрелил из дуэльного пистолета.
Что по-настоящему прекрасного в «Маленьких трагедиях» Гульназ Балпеисовой на псковской сцене – так это живая музыка. Это были три часа музыкального оргазма, создаваемого Ярославом Погодиным, Борисом Федотовым, Иваном Фёдоровым и Катей Руч по партитуре Олега Синкина из театра Елены Камбуровой.
Музыка прерывалась, кажется, только один раз для того, чтобы зрители в кромешной тишине сами сыграли у себя в голове реквием по Пушкину-Моцарту, убитому Пушкиным-Сальери.
Ещё мне понравилась декорация Александра Стройло.
Маяковский, если помните, предлагал сбросить Пушкина с парохода современности. А нынче этот мир Пушкина (здание в стиле ампир) уже и сам наполовину затонул, наподобие Титаника.
На его торчащем носу стоит «каменным гостем» превратившийся в соляной столб Максим Плеханов в образе памятника на Тверском бульваре. И стреляет в самого себя семнадцатилетнего, только что сочинившего оду «Вольность».
Словом, если вы готовы три часа наблюдать, как псковские артисты лезут из кожи вон, чтобы прочесть хрестоматийные строки с новыми интонациями, то, возможно, и вам откроются какие-нибудь новые смыслы.
Но до чего же скучно смотреть, как инфернальный Денис Кугай в роскошном чёрном воротнике фасона «мельничный жернов» ожидаемо изображает Мефистофеля вместо того, чтобы сыграть, например, Дона Гуана.
А прекрасная Ксения Чехова в голом красном платье с неподражаемой грацией танцует на столе сексапильную Лауру, в то время как актёр Андрей Кузин в сутане дежурно хватает её за сиськи.
На мой вкус этот спектакль проигрывает даже студенческой постановке Псковского колледжа искусств. Минувшей весной тогда ещё преподаватель колледжа, а теперь режиссёр Псковского театра драмы Александр Суховский замутил там такие мощные тоже трёхчасовые «Маленькие трагедии» (это был дипломный спектакль третьего курса), что лично мне, да судя по всему, и другим зрителям тоже, действительно, маловато было.
Ух какая там была Лаура и как интересно она играла со своими с поклонниками! А какой там был Моцарт!
Да, я понимаю, что Алексей Ухов выкладывается на все 146%, изображая диссоциативное расстройство идентичности, называемое также «раздвоением личности», когда играет в «Маленьких трагедиях» Гульназ Балпеисовой одновременно и Моцарта, и Сальери.
Но такое впечатление, что в какой-то момент это наскучило даже самой Гульназ, которая вдруг начала множить сущности и наплодила столько этих сальери, что в глазах зарябило.
Соответственно, меня нисколько не удивило, что одного только яда режиссёру показалось мало.
Понадобился ещё и контрольный выстрел (хотя и это не помогло: Пушкин продолжал шевелить членами, превратившись, по-видимому, в зомби-Пушкина).
Удивили разве что три заводные крысы, которые бегали вокруг отравленного и вдобавок застреленного Пушкиным Пушкина в финале представления.
Почему три? (ведь «в целом мире лишь одна я – вот такая заводная…»)
