В интервью корреспонденту «МК в Пскове» Екатерине Мазепиной режиссер Александринского театра Андрей Калинин сказал, что спектакль «Товарищ Кисляков», которым открылась программа 29-го Пушкинского фестиваля, не стоит вносить в регулярный репертуар Псковского театра драмы. А жаль. С одной стороны, позиция мастера понятна: постановка органична в том виде, в каком существует, не нуждаясь в «ремиксах». С другой стороны, история мимикрии русского интеллигента во враждебной пролетарской среде настолько увлекательна и жизненно достоверна, что ее можно и нужно показывать зрителю как пособие на тему «1000 и 1 способ потерять все, включая себя».
Смотреть на это тяжело, развидеть - невозможно. И в этом есть хоть какая-то надежда. Потому что в самом спектакле никакой надежды нет. Веры и любви, собственно, - тоже. Пустота повсюду: в душах, в жизни, в кошельке. Неудивительно, что и с положительными героями в спектакле беда. Прямо как в «Ревизоре». Гоголь писал о своей пьесе в «Авторской исповеди»: «Я решился собрать в одну кучу все дурное в России» - и создал галерею безнравственных чиновников, не имеющих представление о правде и совести. Но с чиновниками вроде давно все понятно, а здесь ведь добрая половина всех героев - русская интеллигенция. Та, о которой Горький сказал: «это лучшие люди страны, которым приходится отвечать за все плохое в ней».
Технарь, гуманитарий, богослов, творческие натуры, даже музейщик «из народа» появляется. У них-то как раз есть представление о том, что такое вечные ценности. О них говорят, спорят, размышляют, пишут в письмах, поют и играют «на роялях». На сакраментальный вопрос «В чем сила, брат?» каждый ответит без запинки: «В истине». Но ответит как будто по привычке - потому что так надо, а не от того, что невозможно иначе. С волками жить - по-волчьи выть: придавленная жестоким временем, интеллигенция меняет ботинки на кирзачи, поет хором «Тачанку», моет полы и танцует фокстроты в «царстве хама».
Пустая жизнь находит выражение в сценическом минимализме спектакля. Искушенный зритель не увидит в этой постановке заигрываний с пространством или временем: все строго, в соответствии с духом эпохи. Стол, стулья, кровать, буфет и никаких излишеств нехороших в виде смартфонов, шедевров Егора Крида или джинсов. Впрочем, весь этот антураж носит характер чисто декоративный и малоинформативный. Это фон. Гораздо важнее свет, который обнажает истинные мысли героев или, наоборот, скрывает их. Гораздо важнее талантливая и естественная игра актеров.
«Изменил себе или изменил себя» - вот раннесоветский вариант гамлетовского «быть или не быть» для людей, нареченных новой властью «чуждыми». Они выбирают быть, причем любой ценой, даже превращения жизни в «фальшивку». Думать одно, говорить другое, делать третье, подразумевать четвертое: ценность человеческой жизни в таких условиях сводится даже не к нулю, а к бесконечно отрицательной величине.
Любовь женщины - «последняя святыня интеллигенции», как называет ее Аркадий, друг Ипполита Кислякова, - и та повержена. От нее остается либо бытовуха «Куда потратил деньги?», либо похоть. Вечная Женственность (зачеркнуто) жена Аркадия Тамара ходит на биржу, изменяет мужу с Кисляковым (список любовников можно продолжить, Анне Карениной и не снилось), ищет знакомств с кинорежиссерами, ведь только благодаря им можно вырваться из серой обыденности.
В финале пустота поглощает всех. Уже не только в духовном, но и в физическом плане. Планы «переждать» лихое время в «нейтральном месте» - музее ли, внутренней эмиграции ли - заканчиваются для русской интеллигенции смертью.
Главного героя спектакля легко осудить. Вместе с тем ему хочется совершенно искренне посочувствовать. В жизни Кислякова «там и тогда» схлестнулись все возможные противоречия: политические, общественные, духовные, эмоциональные. Выхода нет: у целого поколения «переломлен духовный позвоночник». Все, что ему остается - устраивать «свистопляску на могиле собственной души».
И когда в момент своего социального триумфа - назначения заместителем директора - товарищ Кисляков выходит из условных границ сцены и садится на пустующее кресло в зрительском зале - становится жутко. Оказывается, из «там и тогда» - всего пара шагов в «здесь и сейчас».