Причём в этом советском прошлом вам становится так уютненько, что вы поневоле разомлеваете в бархатном театральном кресле, спохватываясь лишь изредка, в особо трогательные моменты: а где же мой батистовый носовой платочек, чтобы смахнуть навернувшуюся слезу? Бумажный-то, вроде, не ко времени и не к месту (их сегодня посылают новоизбранным муниципальным депутатам вместо чёрной метки).
Как вдруг в момент перемены картин на сцену выскакивает какой-то разодетый по последней моде метросексуал из клипа «В Питере - пить», только побрутальнее и не в очках, а со щегольской двухдневной щетиной на щеках – и начинает выделывать коленца в духе героев Шнурова, пока другие артисты аутентично пританцовывают добрый винтажный твист в своих клёшах или семейниках на босу ногу…
Возвращение
И вот так каждый день. В обед кинорежиссёр Андрей Звягинцев на вопрос «А не хотели бы вы вернуться в театр?» объясняет, что театр за последние 20 лет изменился до неузнаваемости, что это уже другой, постдраматический театр, язык для которого лично ему, Звягинцеву, пришлось бы придумывать заново.
А вечером на псковской сцене спектакль «Старший сын» - «визитная карточка» питерского театра «Мастерская», в котором нет и намёка на постдраматическое.
…Если бы не этот мужик со щетиной, который снуёт туда-сюда сквозь пространственно-временной портал в паузах между картинами, чтобы ближе к финалу всё-таки ненадолго обжиться в пьесе Вампилова в роли идеального жениха, лётчика Кудимова.
Но и тогда он больше всего беспокоится о том, как бы побыстрее улизнуть обратно во «В Питере - пить».
Стахановцам больше не наливать
Каково это было на самом деле («в Питере – пить») в додовлатовские, довлавтовские и последовлатовские времена, на фестивале рассказывала специалист по советской повседневности, профессор Наталия Лебина.
Как-то так получилось, наверное, просто совпадение или «данность», если пользоваться термином докладчицы, которая старательно избегала оценочных суждений, что в начале славных дел каждый новый советский правитель принимался яростно бороться с пьянством. А чуть засидится во власти – и на тебе: во всех подворотнях открываются рюмочные (или пивные – когда как).
То есть, сперва всякая новая авторитарная власть проявляет филантропию и говорит: хватит пьянствовать, сейчас как заживём – будет уже не от чего пить, потому что ни горя, ни нищеты не останется и в помине.
А потом она же сама начинает беспокоиться, что «стахановцы – представители новой элиты не получают достаточного количества шампанского», тогда как выпивать просто необходимо, поскольку «жить стало лучше, жить стало веселей».
И переходит на ускоренный способ производства того же шампанского, сокращая срок его выдержки до 25 дней. Но при этом сохраняет «некоторый объём производства по французскому методу» - с трёхлетней выдержкой вина в бочках, а потом ещё столько же в бутылках (сами понимаете, для кого и под чьи колбаски).
Так что фронтовые сто грамм «бледно-сиреневого цвета», которые причитались даже балеринам, если они выезжали на передовую, это никакая не психотерапия, а политика в чистом виде. Как и «шалманная демократия» - одно из первых отечественных завоеваний вернувшихся с фронта победителей.
Хрущов поднял было цену на водку, но эпоха застоя примирила строителей коммунизма с действительностью посредством бормотухи. Это когда бывший муж одной из героинь Довлатова ушёл в магазин за «Солнцедаром» - да так и не вернулся.
Основанная во многом на советских анекдотах, которые заменяют современным учёным летописи тех лет, лекция Лебиной называлась «Питие определяет сознание», хотя это был просто небольшой экскурс в историю, без каких-либо многозначительных выводов, как у меня.
Но и тут не обошлось без перемены картины. Едва я попробовала станцевать в социальных сетях чечётку на эту злободневную тему, на сцену вдруг вышел известный псковский эксперт по напиткам Денис Шумаков и начал ругаться у меня в «Фейсбуке»:
«Противопоставлять шампанское, произведенное классическим методом, и игристое, произведенное ускоренным методом — это изначальная бессмыслица. А уж делать из этого противопоставления выводы, связанные с устройством общества — это просто бред».
В постели с политикой
А вот эпизод встречи кинорежиссёра Андрея Звягинцева с участниками фестиваля и псковскими зрителями после просмотра фильма «Нелюбовь».
Звягинцева, конечно же, всякими окольными путями подводили к разговору о цензуре и, особенно, о самоцензуре в условиях, когда вона что с Серебренниковым-то творится и полюбуйтесь, какая нам всем «Матильда».
Художник, у которого каждый новый фильм – как песнь из Дантова «Ада», будто он создаёт новую классификацию смертных грехов, ответил без обиняков.
Про дело Серебренникова:
«Я абсолютно убеждён, что это политический заказ. У меня нет никаких сомнений».
Про скандал вокруг «Матильды»:
«Слушайте! Такое ничтожное количество людей будет диктовать стране, в которой 140 миллионов и которая считается светским государством… что смотреть, что не смотреть? - Ради бога, если вам это не нравится – не смотрите, но это же угрозы. Террористические, экстремистские угрозы. Почему молчит государство - это просто невероятно, очень странно».
Как вдруг сбоку сцены возникает дядечка, только не с двухдневной щетиной, а с аккуратно постриженной бородкой, он же руководитель Театрально-концертной дирекции Псковской области Дмитрий Месхиев, и поправляет: «Это пиар вышедший из-под контроля, с моей точки зрения».
- Я не думаю, что это пиар, - удивляется Звягинцев.
- Вышедший из-под контроля, Андрюша! – настаивает Месхиев.
«Я не знаю, что там такое происходит, но там точно где-то там наверху что-то ещё происходит… - на правах гостя вежливо закругляет Звягинцев, демонстрируя высший пилотаж самоцензуры. - Но всё это, конечно, мешает жить, мешает думать, мешает заниматься творчеством».
Преодолевать самоцензуру в личном творчестве Звягинцеву, как он не устаёт повторять, помогают слова Савонаролы: «Когда я вижу перед собой страх, я надеваю очки вечности – и страх отступает».
«Потому что сколько, собственно, осталось-то? Немного. И что? Вестись за этими чудиками за всеми? Ты отвечаешь своим произведением за то, какой вклад делаешь в общее наше устройство».
Зрители спрашивали у Звягинцева, выжил ли мальчик, отказывался ли кто-нибудь из артистов от участия в интимных сценах или почему его сравнивают с Тарковским…
А сам Звягинцев задаётся вот какими вопросами:
- почему герои его фильма «Нелюбовь» так и остались «в тех же берегах» и то, что с ними произошло, не послужило топливом для ракеты, которая вывела бы их на другую орбиту?
- почему хвалёное русское радушие и даже простое любопытство к ближнему теперь легче встретить в Швейцарии, где каждый пограничник тебе и «здравствуйте», и «доброго пути», а в России только «поставьте вещи на ленту»?
- почему в благополучной Швейцарии граждане знать не знают, как зовут их президента, а у нас политика по ночам лезет к тебе в постель, а днём скалится в углу, как хищное домашнее животное, которое надо всё время подкармливать, чтобы оно тебя не сожрало? (Сам Звягинцев от этого домашнего животного, сами понимаете о чём он, избавился и очень рад.)
Мене, текел, упарсин
Ещё фестивальная повседневность. В царской часовне возле псковского железнодорожного вокзала в один из дней «Заповедника» свершилось жиденькое, но всё равно «молитвенное стояние» против фильма «Матильда».
А на самом вокзале тем временем ещё один бородатый мужик устроил основанный на временном парадоксе хайп. Это я про выставку Александра Стройло «Довлатов и Ленин».
Созерцающих гигантские буквы-скрепы, из которых составлено «Россия начинается здесь» на набережной у Псковского кремля, теперь тоже будет шокировать бородатый мужик - с инсталляции Кати Красной на быках под мостом.
Ты такой проникаешься патриотизмом, стараясь уверовать в некое уготованное России «особое предназначение», а он тебе откуда-то снизу: «Не надо быть как все, потому что мы и есть как все».
Или вот спектакль «Невидимая книга» по записным книжкам Довлатова в пафосном псковском питейном заведении.
На входе всем желающим наливали по рюмашке и предлагали закусить бутербродом с ветчиной. А в зале угощали зрителей коктейлями – в строгом соответствии с хронологией Наталии Лебиной, потому что во времена Довлатова коктейли позволяли гражданам имитировать принадлежность к высокодуховному обществу.
В анонсе спектакля было сказано, что зрители смогут стать его полноправными участниками. Вот две подвыпившие юные дамы возле барной стойки и старались изо всех сил – так что окружающие приняли их за подсадных уток…
Пока сбоку не появился ещё один известный в театральном мире красавец со щетиной на щеке (откуда они только каждый раз берутся?) и не начал их вполголоса воспитывать.
За ближайшим к сцене столиком, сервированным деревянными счётами из сельпо, сам губернатор Андрей Турчак. Улыбается, снимает всё происходящее на смартфон в формате вертикального видео (чтобы запостить в Stories, объясняют мне мои более продвинутые коллеги).
Как вдруг один из актёров обращается с надрывом Гнойного будто бы лично к главе нашего региона, угрожающе зависая над его столом:
«Не пиши ты эпохами и катаклизмами!»
Губернатор проявляет находчивость и многозначительно сдвигает одну из костяшек на положенных перед ним деревянных счётах.
Далее:
«Оказались мы в районе новостроек. Стекло, бетон, однообразные дома… - «Уверен, что Пушкин согласился бы жить в этом мерзком районе» - «Пушкин не согласился бы жить... в этом году!»
И опять раздаётся грохот костяшек за губернаторским столом.
«Есть люди, которые умеют писать. И есть люди, призванные командовать. Пишущие мало зарабатывают. Чаще улыбаются. Больше пьют… Начальство же состоит, в основном, из разросшихся корректоров, машинисток, деятелей профсоюзов. Чувствуя свое творческое бессилие, эти люди всю жизнь шли надежной административной тропой. Отсутствие профессиональных данных компенсировалось совершенной благонадежностью…»
Стук костяшек.
Ещё цитата из спектакля: «Нас убивают, а мы живём и пишем». Все смеются. Долгие продолжительные аплодисменты. «Занавес».